Восемьсот семьдесят два дня, которые невозможно забыть. В Петербурге сегодня вспоминают события 75-летней давности со слезами радости на глазах. В этот день 75 лет назад навсегда закончился ужас Ленинградской блокады.
75 лет назад сегодняшний день вошел в историю как день воинской славы России — День полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады. 27 января 1944 года советские войска полностью освободили Ленинград, в результате Ленинградско – Новгородской операции противник был отброшен на 280 километров от южных рубежей города.
В память о сотнях тысяч погибших мучительной смертью от голода, холода и вражеских бомбежек, и тех немногих, кому посчастливилось выжить, в Петербурге сегодня пройдут акции памяти, митинги и выставки.
Тысячи потомков и родственников ленинградцев-блокадников, которым удалось эвакуироваться до того как сжалось блокадное кольцо, а так же, которые чудом уцелели в эти страшные годы, передали частички своей истории в экспозиции петербургских музеев вместе со своими детскими воспоминаниями об одной из самых жестоких страниц Великой Отечественной войны.
В соцсетях люди делятся воспоминаниями дедов, прошедших блокаду. Пользователь Фейсбук Сергей Дединский опубликовал отрывок из книги своего отца, Григория Дединского, «Ленинградцы». Этот фрагмент – пример человеческой самоотверженности и простого, бытового героизма, которым был наполнен каждый из почти девятисот дней, вошедший в историю России страшно раной.
«…Давным-давно я услышал вот такую историю. Мама мне её нарисовала в двух словах. Самую суть. Факт. Это уже сейчас я развёл его на полторы страницы. Мама с тремя своими старшими сёстрами ещё до войны перебралась в Ленинград, а их родители, то есть мои дед с бабкой, оставались под городом, в Стрельне.
Тогда добираться оттуда до центра можно было целую вечность. Немцы Стрельну заняли и застряли. Как говорится, одни из того «окна в Европу» никак не могли вылезти, другие , из Европы, никак не могли залезть.
В один из череды жутко голодных дней бабушка добралась до барахолки и выменяла там за редкую икону малость продуктов. Дед просыпается, а она ему и говорит:
-Там, у меня на плите, две кастрюли, так в одной свареная картошка, надо бы отнести её нашим.
Кастрюля картошки! Сегодня эта даже не мера величины, так, гарнир для небольшой бригады. А тогда! Что ваши Нобелевские кущи, что миллионы, которые легко можно срубить при благоприятных телевизионных обстоятельствах. Тогда одним несчастным чугунком картошки можно было спасти жизнь не только настоящим, но и дать взглянуть на свет Божий будущим. Чего уж там, может быть, вот такому полумыску с картошкой я обязан по гроб.
Дед и сам был доходяга, ноги передвигал лишь по привычке выполнять команду до конца. Обернул он широким платком драгоценную ношу, обхватил обеими руками и в путь. Через войну.
Тогда, в апреле сорок третьего, из Стрельны в Ленинград ходил трамвай тридцать шестого маршрута. Именно ходил, но и за это говорили спасибо. Когда-нибудь и про него сложат отдельную поэму, может быть успею и я, а в сорок третьем он ходил и ходил, не помышляя застрять в истории. От Стрельны до площади Репина.
Дед сел в вагон, уложил на колени, как малое дитя, своё богатство и прикрыл глаза.
У кого я потом не спрашивал, в блокаду людям снились одни и те же сны. Только праздники. Свадьбы, крестины, именины или просто целая буханка свежего хлеба, которую нужно было красиво порезать к торжественному столу. Всё остальное из снов собственная цензура вычёркивала, отодвигала куда-то на задники, на антресоли или требовала забыть. Как секретную информацию.
Ну, да ладно. Дед, собственно и не спал. Притворялся, коротая время. Он сжимал свой гостинец и пытался через материю, как говорила бабушка, вынюхать свою долю. И слышался ему стук ложек, смех и обязательный спор, кому из его девчонок мыть посуду....
До нужной остановки трамвай не дошёл - привычное тогда дело. На этот раз кончилось электричество. Молоденький скелет, вагоновожатая, медленно защёлкнула свою дверь, накинула на себя полушубок и побрела пешком. За нею - пассажиры, благодарные и за это.
Отправился дед утром, спозаранок, а приплёлся на проспект Маклина уже сам не свой. Там в тот час спали. Больше было делать нечего. А дед, именно, приволокся, ноги вконец отказали, да ещё совсем не апрельский ветер руки выламывал. Но он дошёл, дополз, доскрипел, какая кому разница, он донёс до своих доченек жизнь.
По дороге страшился одной напасти: бандитов. Слава Богу, пронесло. Маршрутами разминулись. Есть картошку вместе со всеми он отказался, сил не было.
Он лёг на приготовленную кушетку, вытянулся и умер. Хозяином своей семьи! Отцом! Кормильцем! И уже не слышал приглушённого крика Валентины, любимицы, развернувшей платок.
Их отец, мой дедушка, второпях, взял с плиты не ту кастрюлю. Эта была с замёрзшей водой.»
Юбилей снятия блокады
Блокадный Ленинград: когда фарфор крепче стали
Боль и стихи блокадных городов