Именно таким морем и любовалась Элин в час рассвета, сидя на огромном обломке скалы, отшлифованном волнами и поросшем водорослями. Общение со своими друзьями, большинство из которых были моряками, наложило свой отпечаток на ее привычки и, любуясь морской гладью, она на время забывала все свои печали и заботы.
Опустив в воду босые ноги, Элин с легкой улыбкой на устах задумчиво взирала на прекрасный вид, открывавшийся ей. Ирландка выбирала то время, когда население колонии еще крепко спало, и прибегала на берег моря. В распоряжении девушки был лишь краткий час, но иногда она позволяла себе пожертвовать этим часом ради отдыха души.
Неделю назад Элин узнала, что побег откладывается, и с тех пор ходила сама не своя, чаще злилась, реже общалась с другими. Отчаяние медленно подбиралось к ней, она замыкалась в себе, что было очень опасно.
Неожиданно ирландка почувствовала, что кто-то смотрит на нее сзади. Надсмотрщик сразу бы хлестнул бичом, значит, это кто-то другой. Она быстро обернулась и увидела человека стоявшего на два-три шага выше нее, который смотрел на ирландку.
Элин быстро вскочила на ноги.
— Кто ты?
Сверху донесся знакомый голос:
— Свой!
Элин облегченно вздохнула:
— Кинг! Как ты напугал меня! Ходишь, словно тень.
Кинг спрыгнул на камень — на нем было достаточно места. На ирландце не было рубашки, он был бос. Порой, как сегодня, ему удавалось выспаться днем, и тогда он незаметно уходил из барака, чтобы посидеть и поразмышлять на морском берегу.
— Таких девушек, как ты, напугать трудно.
— Почему?
— Не каждая отважится выйти к морю одна…
— Неужели?
— Да еще и ночью.
— Не привыкать!
— Охотно верю!
— Что тебе еще остается делать?
Кинг присел на валун.
— Тебя тот больше не трогает?
Элин опустила голову, внимательно изучая гладкую поверхность камня, понимая, о чем спрашивал Сэлвор. Два дня назад она пришла к баракам, чтобы передать бинты от
Стэрджа. От внимательного взора Кинга не укрылись ни покрасневшее лицо, ни нервозность в движениях женщины, ни то, что она старалась поскорее уйти. Сначала Элин отказывалась говорить, но Кинг был настойчив и, в конце концов, ирландка рассказала, что на рабочем дворе один из негров — телохранитель губернатора — пытался изнасиловать ее и нанес ей несколько сильных ударов кулаком.
Элин сумела извернуться и огреть негра поленом, а потом убежала. Выслушав сбивчивый рассказ ирландки, Кинг задал ей несколько вопросов, как мог, успокоил, велел возвращаться и ни о чем не беспокоиться. На следующий день
Элин увидела своего обидчика, еле передвигавшего ноги, с избитым в кровь лицом, совершенно заплывшим правым глазом, а негритянка Нинба рассказала белокожей подруге, что его нашли у бараков рабов без сознания. Несмотря на меры, принятые губернатором это происшествие, осталось нераскрытым.
— Что же молчишь?
Она посмотрела в глаза ирландца.
— Кинг, ведь ты парень честный и откровенный.
— Так говорят!
— Значит, не станешь лгать?
— Пока не собираюсь.
— Я без шуток разговариваю!
— И я серьезно.
— Ответь мне на один вопрос.
— Спрашивай!
— Почему ты всегда рядом со мной?
— Чтобы тебе было легче жить.
— Опять смеешься?!
Кинг усмехнулся, но говорил уже без юмора.
— А ты не заметила в этой шутке доли истины? Ты помогла Майкилу, когда ему было плохо, сейчас стараешься оказывать нам поддержку всем, чем можешь. Так почему я и мои товарищи не можем помочь тебе? Долг дружбы мне хорошо известен, на море этому учишься быстро.
Отвернувшись, Элин ничего не говорила. Так она долго стояла, глядя вдаль, и молчала. Молчал и Кинг, но по другой причине: он не хотел мешать ирландке в тот момент, когда человек собирается с мыслями, обдумывая те слова, которые он хочет или должен произнести.
— Ты и другие ребята, — медленно говорила Элин, — помогли мне в трудную минуту. Там, в трюме, делили хлеб и воду, здесь Стэрдж постоянно справляется о моем здоровье, ты корзинку сплел, Майкил гребень подарил.
Кинг присвистнул, не скрывая удивления.
— Ну?
Вместо ответа Элин вынула из-под нестираной рубашки гребень, изготовленный из панциря черепахи, протянула ирландцу. Тот взял его, покрутил в руках, рассматривая, расчесал свою шевелюру и вернул ей.
— Неплохой. Интересно, где он его стащил?
Элин спрятала гребень, отбросила за спину спутанные пряди длинных волос и продолжала:
— Почему вы все так заботитесь обо мне? Потому, что я приплыла сюда вместе с вами? Или потому, что я сестра человека, сражавшегося под знаменами Якова? Но ведь я не имею никакого отношения к тем идеям, за которые погиб брат!
— А я имею? — спросил Кинг. — Я попал сюда только потому, что поддался естественному порыву и не отказался помочь другу. Так что, можно сказать, мы оказались здесь по одной причине.
— Но ведь вы не знаете, кем я была до этого, — почти прокричала Элин. Она опустила глаза и уже тише добавила: — Вы меня должны презирать. Ты… Майкил… Огл — все!
Ирландка вновь замолчала и отвернулась — чувствовалось, что она не может решиться сказать что-то очень важное для нее.
Кинг решил помочь ей облегчить душу.
— Продолжай, красотка, если не решишься сказать сразу, то, возможно, что потом говорить будет опасно.
Сэлвор правильно понял Элин. Ей необходимо высказать то, что она была уже не в силах держать внутри себя.
Ирландка боялась этого, но и не могла молчать об этом.
Кинг не торопил ее: богатый жизненный опыт подсказывал бывшему моряку, что если Элин сама начала этот разговор, то сама должна и вести его.
Море плескалось о старый камень. Кинг по старой привычке невольно прислушивался к этой старой и вечной песне океана, и поэтому так неожиданно для него прозвучали слова ирландки.
— Я была уличной девкой.
Скажи Элин, что она совершала дела гораздо хуже, Кинг и тогда не пошевельнулся бы, как и сейчас. Он не сказал ни слова, не сделал ни одного движения и на его лице не отразилось никакое чувство. Он сидел так же, как и до этого, безмолвный и, как казалось Элин, безучастный ко всему вокруг. Но вот он поднял опущенную голову и медленно, но внятно произнес:
— Жизнь…
Это слово оказалось каким-то магическим — замеревшая, как статуя, женщина всем корпусом повернулась к
Сэлвору и удивленно смотрела на него, не понимая, что он хотел сказать этим словом. После своего признания она ожидала криков, упреков, грязной ругани, — словом, чего угодно, но только не этого молчания, которое, казалось, ничего не значило. Она плохо знала Кинга и сказала:
— Я не могла больше молчать.
— Ты сама начала этот разговор, — все так же спокойно и безразлично сказал Кинг.
— По-твоему я должна была отплатить черной неблагодарностью? — воскликнула Элин.
— Почему? — быстро спросил Кинг.
Она не ответила и вновь воцарилась тишина, прерываемая лишь плеском морской воды.
— Таких, как я, презирали. Мы были тряпками — смазливыми и удобными, — вытер ноги и пошел. И хоть я и занималась этим всякий раз, когда снова приходилось… это… я сжимала зубы и отворачивала лицо и потому была не особенно популярна. Но на это я жила, это был мой хлеб.
Элин с трудом выдавила из себя эти слова и закрыла лицо руками — краска стыда заливала его при этих воспоминаниях. Кинг тоже молчал, ему не были нужны еще какие-то объяснения, но он размышлял над тем, что услышал. Он понимал, что это признание далось Элин нелегко, немало, наверное, мучилась она, прежде чем решилась рассказать о своем прошлом. Никто не знал об этой стороне ее жизни и Кинг не мог поручиться, что после этого ее друзья захотят иметь с ней дело: проституток всегда считали ненадежными людьми. Однако Сэлвор понимал и другое: Элин нашла в себе силы признаться в своем нелицеприятном прошлом, прекрасно сознавая возможные последствия, а это немало говорило ирландцу с меченым лицом, свободному от многих предубеждений своего времени.
— Когда мне исполнилось восемнадцать, я попал в бандитский притон, где научился уголовному ремеслу. Днем шлялся по городу, кутил или отсыпался, а вечером выходил промышлять чужим добром — исключительно у богачей, ненавидел их! «Фараоны» меня знали хорошо, я не раз проверял у них цвет крови. Как-то вырвался из их лап, и перевязывала меня одна красивая девчонка. Я страшно ругался, проклинал все на свете, жаждал новой встречи с ними.
А она слушала меня и вдруг говорит: «А зачем тебе их кровь?» Я даже остолбенел от удивления! А она — мне: «Ты убиваешь всегда, не разбирая, кого и зачем, но разве это необходимо?» Я обозлился и послал ее подальше, но слова эти глубоко запали в меня. Стал чаще думать над тем, что делаю, как живу. Вскоре мне начали удивляться, говорить, что я очень сильно изменился, даже спрашивали, не собираюсь ли я стать джентльменом. С той девчонкой я очень сошелся, чуть не влюбился в нее. Добрая была, детей любила, а смеялась так заразительно, что я не выдерживал и, как бы ни был хмур, тоже улыбался. Кажется, на свете не было ничего такого, что я не мог сделать для нее, а была такой же блудницей, как и ты!
Элин удивленно смотрела на Сэлвора, что не ослабило ее интерес к рассказу Кинга. Она еще не знала, что скажет или сделает ирландец, но каким-то внутренним чутьем, женщина догадывалась, что не ошиблась, доверившись именно ему.
Кинг поднялся с холодного камня и обнял ее за плечи.
Сэлвор больше привык угощать разный сброд своими кулаками, чем ласкать женщин, поэтому это движение у него получилось неловким, причинившим ирландке несильную боль, но она ее не заметила. С надеждой и верой смотрела в честные карие глаза земляка и служила его слова:
— Не очень важно, какой ты была вчера, гораздо важнее, какая ты сейчас.
Элиа смотрела в лицо Кинга пристально и неотрывно, словно пытаясь понять мысли Сэлвора. Горький опыт ее прошлой жизни научил женщину осторожности и недоверчивости, но напрасно было бы искать в глазах ирландца хоть намек на ложь. Этот моряк с изуродованным лицом умел лгать, но не любил делать это, предпочитая искренность — ирландка знала это. Все время она чувствовала, что Кинг именно тот человек, которому можно довериться и открыть свою душу. Она пережила немало позора и горя, никто в жизни не говорил ей слов, которые могли поддержать в трудную минуту. И вот теперь она услышала их от человека, который от пережитого им в этой жизни должен был забыть их.
Элин немного ошибалась. Кинг забыл слово «любовь», он почти не был способен на нежность: жизнь придавила ростки этих прекрасных чувств. Но Сэлвор умел ценить и понимать в людях верность, надежность. Он не сомневался в своем отношении к ирландке: для него женщина осталась прежней подругой по несчастью.
Ирландка положила свои руки на плечи Кинга и внезапно прижалась лицом к его мускулистой, поросшей темными волосами, груди. Сэлвор почувствовал, как дрожит исхудавшее тело женщины, и теплые капли увлажнили его кожу.
— Не надо плакать, девочка. Ребята поймут, уверен, будет нужно — я поручусь, и мы никогда не попрекнем тебя твоим прошлым не таких людей ты узнала, — успокаивающее, но убедительно произнес Кинг.
— Да, конечно. — Элин смотрела в лицо Сэлвора, красными от слез, но полными счастья глазами. — Я верю тебе, как ты поверил мне.
Кинг усмехнулся.
— Скажи ты мне все это тогда, когда я совершенно не знал, и я бы, наверное, отнесся к тебе так же, как и к любой проститутке. Но теперь я уже достаточно хорошо знаю тебя и понимаю, что на этот путь тебя толкнула нужда.
Элин кивнула головой.
— Да, это так, но как ты узнал, вернее, понял?
— Я говорил тебе о притоне, надеюсь, ты не решила, что я занимался этим из склонности к грабежу и насилию.
Умирать от голода, только не пачкать руки и совесть, — это не по мне, да и другая причина была. Но вместе с тем я прошел хорошую школу, я понял многое в характерах и судьбах людей и научился видеть в пепле алмаз.
Сколько я отправил на небо грешных и невинных душ, столько раз то же пытались сделать со мной! Эх, да что вспоминать!
Кинг вновь опустился на камень, набрав полные легкие воздуха, он на несколько секунд задержал дыхание, затем шумно выдохнул, говоря:
— Хорошо! Даже душе приятно стало!
Когда меня сцапали в первый раз, то отправили на галеры. По молодости дали пятнадцать лет, а я отбыл пятнадцать дней. Потом все пошло вперемежку: корабли, тюрьмы, бои, бандитизм. Кончилось все тем, что я встретился с
Джоном Скарроу и он привел меня на барк «Отаго». Был я неплохим матросом, да вот черт попутал связаться с Майкилом, и я оказался здесь.
Ирландка присела рядом и некоторое время они вглядывались в светлеющую даль.
— А у меня была семья, теперь я одна, — медленно и тихо сказала Элин. — Отец умер, когда я была маленькой, и не помню его. Брата осудили — он пастору череп разбил. Я осталась с мамой, но вскоре она слегла и уже не встала. Я пошла блудовать, подворовывала. Меня посадили, случайно бежала. Наткнулась на части Якова и там нашла брата, но только день его и видела.
— Да-а-а! — протянул Кинг. — Жизнь — парусник в проливе. Ошибешься — разнесет в щепу, найдешь правильный путь — выйдешь без помех. Но назад не повернешь — только вперед!
— Корабль! — тихо воскликнула Элин.
— Да, корабль, — задумчиво повторил Кинг. Осознав сказанное Элин, Сэлвор вскинул голову: — Где?
— Там!
Исхудавшая рука Элин, чуть дрожа, показывала в морскую даль, где в свете наступающего дня под всеми парусами, величественно приближался корабль.
Кинг мгновенно оказался на ногах. Некоторое время он смотрел на парусник и вдруг, словно опомнившись, схватил ее за руку так, что ирландка вздрогнула и удивленно посмотрела на него.
— Элин, — быстро заговорил Сэлвор, — немедленно возвращайся, ты должна быть на месте, когда губернатор получит известие об этом корабле. Мне нужно знать об этом корыте все: чей он, откуда, зачем, надолго пожаловал. В общем, все, понимаешь? Беги!
Собеседница Кинга была сообразительной женщиной.
Понимая, что сейчас не время расспрашивать, что и как, она выбралась на берег и стремглав бросилась к дому губернатора.
Ирландец ненадолго оставался на месте. Но прежде чем уйти, он снова бросил взгляд в сторону медленно шедшего фрегата. Неизвестно, что таилось в его отчаянно дерзкой голове, но, выражая мысли ирландца, на его губах играла злорадно-довольная ухмылка.
