Нежное солнце тёплого августовского вечера уже клонилось к закату. Ветер, лениво выныривая из ближайшего сиреневого куста, так же лениво теребил тюль в открытом окне, и внезапно устав, укладывался отдыхать на зелёной крыше. Она сидела на веранде в плетёном кресле-качалке и тихонько покачивалась, отталкиваясь от дощатого пола носком балетки. Небрежные складки широкой длинной юбки при каждом толчке слегка вспархивали, играя по белой ткани голубыми цветочками. Она ждала гостя. На столе уже стоял старинный китайский серебряный чайник в виде дракона. О нет, она вовсе не владела древним искусством «чайной церемонии», но иногда ей вдруг взбредало в голову внести что-то необычное в их традиционные субботние чаепития. Теперь уже и не вспомнить, откуда пошла эта традиция - встречаться им каждый субботний вечер на веранде её беленького маленького, но уютного дома, пить чай и разговаривать о том, о сём и ни о чём. Более того – теперь уже было даже не вспомнить, откуда взялись они сами, те двое, что собирались сейчас пить чай из старинного китайского серебряного чайника в виде дракона.

Кажется, гость запаздывал. Девушка вскочила с качалки, едва не опрокинув её, и подбежала к калитке, чтобы выглянуть на улицу. Идёт! В конце улочки показалась уверенно вышагивающая мужская фигура. Девушка отскочила от калитки, метнулась обратно в кресло, поправила рыже-золотистые кудри, одернула на груди джинсовую жилетку и приняла расслабленную позу ничего не ожидающего человека. Впрочем, гостя своего она этим не обманула, все её маленькие хитрости он уже знал наизусть. Приподнялась из кресла навстречу объятьям, плюхнулась обратно, заинтересованно вертя в руках небольшую шестиугольную картонную коробку с надписью «108 китайских жемчужин», что вручил ей гость.
- Сто восемь? – спросила, не открывая коробки. В ней что-то явно постукивало.
- Сто восемь.
- Настоящие жемчужины? И почему – китайские? Ты не мог знать, что сегодня мы будем пить чай из старинного китайского серебряного чайника в виде дракона. Мне только вчера его прислали.
- Может, и не мог. Но знал. И нет, не настоящие.
Она осторожно положила коробку на стол и захлопотала, разливая чай.
- А у меня печенки с предсказаниями. Китайскими. Вот в этом блюдечке. А тут обычные, - она придвинула к нему поближе полную корзинку всякой выпечки и шоколадок.


Неспешно, наслаждаясь приятным вечером, они пили чай, обсуждая новости, делясь заботами, посмеиваясь шуткам. Говорил, в основном, молодой человек, рассказывая разные истории из своей жизни, девушка же, не сводя с него ласкового взгляда, лишь участливо кивала головой, если история была грустная, и улыбалась, если весёлая. Наговорившись вдосталь, они замолчали. Солнце почти село, в кустах сирени, окружающих дом, и в углах веранды стала собираться темень. Потянуло прохладой. Девушка пошла в дом, чтобы накинуть шаль и принести лампу и ещё горячего чая в старинном китайском серебряном чайнике в виде дракона.
- Ну что, посмотрим, что нам сулят китайские предсказания? – сказал молодой человек, когда хозяйка вернулась с чаем и водрузила в центр стола настоящую керосиновую лампу под изящным белым абажуром. По деревянному потолку заиграли, задвигались тени. Как-то отчаянно громко застрекотали в траве палисадника цикады. Девушке на какое-то мгновение стало неуютно, и она не поленилась прежде, чем сесть, подтащить свою качалку практически вплотную к стулу гостя. Он глянул на нее смеющимися глазами, она вдруг смутилась и ткнулась лбом ему в плечо. Через секунду потянулась к столу. Замерла, вытянув руку, не решаясь – достать ли печенку из блюдца, открыть ли коробку с ненастоящими ста восемью китайскими жемчужинами.


- Давай так. Из твоих печенок выбираю я, из моей коробки – ты. Начинай. А я пока еще чайку выпью, - и над его кружкой наклонился носик старинного китайского серебряного чайника в виде дракона.
Закусив нижнюю губу, приоткрыла крышку, скользнула в коробку маленькой ручкой, задвигала там чем-то, забренчала. Вытащила небольшую деревянную капсулу, решительно раскрыла её. На стол выпал скрученный кусочек пергамента с черными завитушками туши по нему. Развернув, поднесла поближе к лампе. Захохотала, упав в кресло, от чего то едва не перевернулось, вовремя остановленное крепкой мужской рукой.
- Что? Что там?
Отсмеявшись, девушка раскрыла ладонь с зажатой в ней «жемчужиной» и прочла:
- «Куда ты смотришь, оттуда тебя видят». – И подняла на него глаза.
- И что смешного? – он тоже улыбался, но не понимал, что же так насмешило её.
- Ты… Ты видел меня! Сегодня, у калитки! Ты видел, что я ждала тебя, - и она снова засмеялась.
- Я всегда тебя вижу. Потому что знаю, что ты смотришь. Даже если не хочешь, чтобы я это знал.
- Всё-то ты знаешь. И почему это меня не удивляет? - покачала головой. – Теперь твоя очередь.


Сильные длинные пальцы уверенно ухватили печенку, легко сломали её и вытащили тоненькую бумажку:
-«Доброта беззащитна. И потому существует»*. Хм… разве это предсказание?
- Беззащитна? А как же – «добро должно быть с кулаками»?
- Добро с кулаками уже не добро.
- Нет?
- Нет. Зло с кулаками. Но на страже добра. И оно это добро защищает, понимаешь? А добро само по себе слабое. И это правильно. Потому что только так у него есть созидательная сила. Его можно покусать, захватить, порвать, приручить даже. Но ему не нужны кулаки. Совсем не нужны. Злу нужны, чтобы это самое добро защищать. Зло – это инструмент. Как скальпель. Или пушка. А вот добро - это сила созидания сама в себе, - он помолчал, собираясь с мыслями. - Люди просто не понимают, что нет по сути борьбы добра и зла. Это как сравнивать крышку сковородки и ветер. Злом можно манипулировать, конструировать его, улучшать, в конце концов, а добро только выделять. Добро самодостаточно, зло – нет. Зло защищает добро, потому что без него не сможет существовать. Инструменты бесполезны, если нет того, к чему их можно применить. Так что задача выживания зла – защищать добро.
- Добро самодостаточно, зло – нет, - задумчиво повторила она, поглаживая теплый бок старинного китайского серебряного чайника в виде дракона.
- Добро и зло, тьма и свет, они разные. Из разных первоисточников. И их противостояние – это бред бредовый, просто людьми додуманный. Люди любят додумывать. Например, собака никогда не будет гавкать на кусты в темноте, воображая себе там монстра, – на эти словах взгляд девушки невольно метнулся в сторону кустов, высматривая там воображаемого монстра.
- Она видит кусты, или не видит нифига. А у людей воображение, ассоциации, ити их коромыслом, - он говорил это все спокойно, даже чуточку лениво. Почти несерьёзно. Как человек, который видел добро и зло в их чистом виде, и точно понял разницу между ними, чтобы уже больше никогда не путать.
- Не делай добра, не получишь и зла, так ведь? В обратную сторону тоже работает?
- Ещё как работает. Ведь чем больше у тебя добра, тем больше ты видишь вокруг зла. Чисто на контрасте.


Он замолчал. Она сидела и вглядывалась в яркий круг света на столе от лампы, за границей которого уже колыхалась неясными изменчивыми тенями бархатная тьма августовской ночи. Обнимала за плечи, укутывала, ласкала, куда-то заманивала. А лампа рисовала ровный круг, отсекая тьму, в которой ей не было нужды, как не было нужды кого-то в этот круг затаскивать. Она просто выделяла свет и тепло, пока в колбе был керосин.
Девушка вдруг ахнула, взмахнула руками, и шаль взлетела кверху, как крылья диковинной птицы, распугав толстых ночных бабочек, что еще секунду назад шуршали над лампой своими крылышками, манимые её теплом и светом.
- Я поняла! Надо же, я поняла всё, что ты сейчас говорил!
- Это хорошо.
- Да.

Ветер шуршит листьями.
Песню поют цикады.
Только в чайнике чай
Драконом становится.

*из правил жизни философа-даосиста Хань Сян-цзы

- Дяденька, это вы Дед Мороз?
Тело на рефлексах моментально приняло вертикальное положение. Не совсем к месту Антон вдруг вспомнил, как в прошлом году, вернувшись из командировки за неделю до Нового года, отказался встречать его с родственниками и завалился спать в своей пустой квартире. Когда за окнами бабахнуло, и задрожали стекла, он, открыв глаза, несколько секунд ошарашено наблюдал дно собственной кровати. Сонный мозг принял залпы фейерверков за взрывы и на автомате швырнул тело в укрытие.
Все это пролетело в голове, пока Иванов рассматривал стоящего перед ним мальчишку явно уже не детсадовского возраста в строгом сером костюмчике и белой рубашке. Белобрысый чубчик задорно торчал на круглой головенке, но сам обладатель чубчика был на удивление серьезен.
- Вообще я Антон. Иванов. Но сегодня тут вроде как да, Дед Мороз.
- Елизавета Ни-ка-но-ров-на, - пацан старательно выговорил отчество заведующей, - послала меня за вами, потому что скоро уже утренник у подготовишек.
Слово «подготовишки» прозвучало несколько свысока из уст уже всамделишного школьника.
- Ну, пошли тогда наряжаться.
- Это в прачечной, я вам покажу, у меня же здесь бабушка работает, Нина Сергеевна, а мы с мамой недавно сюда приехали жить, мы раньше в другом городе жили, - тараторил мальчишка, ведя Антона садиковскими лабиринтами.
- А чего уехали?
Пацан тормознул, все так же серьезно посмотрел на Антона и сказал:
- Отец (он так и сказал «отец») погиб. Он был военный. Я тогда еще совсем маленький был. Мама не хотела уезжать, но мне же  в школу надо, вот и приехали к бабушке.
Антон смотрел в ясные строгие пацаньи глаза и не знал, что сказать. Он так и не научился говорить что-то прилично-соболезнующее в таких случаях. Тем более детям.
- Ладно, боец. Веди к бабушке. Тебя как звать-то хоть?
- Серёжа.
***
На этом утреннике действительно развернулся целый спектакль. Тут были и Снегурочка, и Лиса, и Баба-Яга. Иванов с интересом наблюдал сие действо, иногда на какое-то мгновение даже забывая следить за знаками, которые ему подавала музыкальная руководительница перед каждой его репликой, чтобы он не забыл заглянуть за елку и вступить в нужный момент. Опытные воспитательницы, исполняющие другие роли, умело и ловко заполняли вдруг возникающие паузы, давая ему время. Вот уже Бабу-Ягу с Лисой, захотевших украсть у детишек подарки, разоблачили и выгнали вон, а значит, утренник покатился  к своему логическому концу,  и теперь главная роль - его. Ребятишки замысловатым танцем праздновали победу над вредными персонажами, и Антон, воспользовавшись паузой, зашел за елку. В той стороне, где стояло новогоднее дерево, был второй выход из зала, им пользовались сегодняшние актеры. Там, в проеме, маячил мальчик Сережа, с горящими глазами и щеками следивший за представлением. Антон, проходя за елку, подмигнул ему, пацан заулыбался.
Неожиданно картинка перед глазами поплыла, как будто размытая водой. В голове зашумело. «Чтоб тебя, как не вовремя-то, а…» - только и успел подумать он, как сознание полностью погрузилось в темноту.
Лицо слегка холодил ветерок. Где-то шумели ветки деревьев. Почему-то Антон даже не удивился, увидев перед собой зимний лес. Деревья в снегу, сугробы, все как полагается. На черном бархатном небе ослепительно блестели звезды – как приколоченные, и лунища такая яркая и огромная, что весь лес освещен, будто театральная сцена. Да и сам он был похож скорей на театральную декорацию, чем на настоящий лес. Быстрым взгляд оценив обстановку как относительно безопасную, Иванов отбросил мысли о том, что могло произойти, как неконструктивные на данный момент, и заставил себя сосредоточиться на мысли «что же теперь делать».
- Ух ты!  – раздался откуда-то сбоку удивленный детский голос.
Антон резко обернулся – рядом стоял Серёжка и, раскрыв от восхищения рот, осматривался по сторонам.
- Мы же в сказку попали, да? В самую настоящую! Только что же теперь делать?
- Выбрать правильное направление и идти по нему, никуда не сворачивая.
- А какое же правильное?
- В данном случае – любое, какое выберешь. Ну, например, вперед.
- Тогда пошли вперед! Там и тропинка есть.
Только что никакой тропинки не было, а была нетронутая снежная целина. Сказка сказкой, но еще неизвестно – хорошая она или плохая. Поэтому, пустив мальчонку перед собой, Антон привычно скомандовал  ему идти, не убегая вперед, и останавливаться при любых подозрительных звуках и движениях. Сам, подобравшись, шел сразу за Серегой, сканируя обстановку. Рука пару раз скребнула по бедру, как бы желая достать оружие. Но какое, к черту, оружие, когда лес сказочный, а он сам – Дед Мороз. Удивительно – холода не ощущалось, малец вроде тоже не выглядел замерзшим. Так они шли минут десять. Тропинка стала чуть шире, а потом и вовсе разделилась на три.
Сережка резко остановился и, пожимая плечами, развел руками, как бы спрашивая – «теперь куда?»
- Мдяяя…. Направо  пойдешь - женатому быть… - проворчал Антон. – Витязи, блин, на распутье…
- А чо хотели-то? – воздух перед ними заходил какими-то странными завихрениями, запульсировал, замерцал и материализовался ежом. Ёж был размером с приличную собаку, стоял он на задних лапках и был обут в добротные серые валенки, игольчатую макушку украшал вязаный младенческий чепчик. Ёж дымил сигаретой и ждал, когда ему ответят.
- Оу! Дикобраз в зимнем лесу! – резюмировал нарисовавшуюся картину Иванов.
- От дикобраза слышу! Анимал планет пересмотрел, что ли? – Ёж небрежно выплюнул сигарету, и та исчезла, не долетев до земли. – С утренника, поди?
Пацан, прикрывавший ладошкой смеющийся рот, закивал автомобильной собачкой.
- Хе, хе, ну тады пойдемте, к Деду отведу, - ёж повернулся, и став совсем обычным, споро засеменил всеми лапками по тропинке, которая снова была одна.

Начало здесь, продолжение следует...


--------------
Планировались всего две части, но вторая почему-то хочет стать длинной, пришлось ее разбить )

***
Превратиться бы в озеро -
отражать облака,
белой ватой узоревой
украшая бока.

Превратиться бы в облако,
тихо пО небу плыть.
Все заботы и мОроки
от себя отпустить.

Стать бы небом бескрайним,
обнимая простор.
Утром розовым ранним
красить лес и забор.

Лесом стать бы дремучим
там, где ели в обхват
над водою гремучей
вековые стоят.

Загреметь бы ручьисто,
по камнЯм заиграть,
снова в озеро влиться -
облака отражать...

***
Подступившая осень протянется тонкой строкой, вязью сумрачных снов строит мост между зноем и снегом.
Между летом, в котором мы счастливы были с тобой, и зимой, что дрейфует во тьме одиноким ковчегом.

Подступившая осень старинным зеркальным стеклом отражает все краски внезапно ушедшего лета.
А потом возвращает унылым и серым дождем. Он в окно постучит и уйдет, не дождавшись ответа.

Подступившая осень с утра разжигает камин и ворчит на сырые дрова и озябшие пальцы.
На растопку пускает те сотни неважных причин, по которым нам вместе уже никогда не остаться.

Подступившая осень не знает о нас ничего, не читая, сжигает все наши стихи и романы.
Подступившая осень подводит черту - итого, набивая нулями нам души, сердца и карманы.

***
...когда мы расстанемся и сотрём друг друга из памяти ластиком новых встреч и лет,
Не удаляй из адресной книги имени моего шестибуквенный след.
Если станет плохо совсем, и вспорет горло глухой волчий вой,
Десять цифр давно забытых набери - и мы просто покурим с тобой.
Сигарету привычно зажав между средним пальцем и безымянным,
Через тысячу миль услышу твой голос от тоски неизбывной пьяный.
Провожая глазами дыма спирали, что ползут вверх по лестнице неудержимо,
Мы с тобой помолчим о том, что так и не стали друг другу чужими...

Рябинкина и дракон. Часть четвёртая

Теперь каждый вечер у них кухня народов мира и долгие разговоры обо всём на свете. Вы даже не представляете – сколько всего интересного может рассказать управляющий вселенной! Но почему-то с особым воодушевлением он говорит о драконах. Об их анатомии и образе жизни, чем питаются, какие имеют привычки и как играют в брачные игры. Его послушать, так вовсе не люди, и уж, конечно, не ангелы – при этом он пренебрежительно закатывает глаза – являются тем самым венцом творения. Ибо первый дракон, в отличие от человека, был создан не скоря-быстря, лишь бы уложится в отведенный под сотворение мира шестидневный срок – сплошной дедлайн, какая уж там точность расчётов, а на седьмой день, когда Владыка, отдыхая от трудов праведных, посвятил этот день не праздному безделью, а творческому хобби. Для души, такскзать, для сердца. Засыпая в углу комнаты на раскладушке, купленной когда-то для гостей – кровать, несмотря на возражения, осталась во владении пострадавшего – она начинает видеть драконов во сне. Особенно часто ей снится парочка – большой белый и маленький зелёный. Незаметно заканчивается зима.
- А что ты будешь делать, когда он уйдет? Ведь он уйдет же! – трагически вопрошает по телефону Ирка. Она с мужем и сыном за границей на отдыхе. Но держит руку на пульсе рябинкинской жизни. Рябинкина не знает. Что-нибудь будет. Будет жить, как раньше, делов-то.
Но что так, как раньше, не получится, Рябинкина понимает в тот вечер, когда после ужина он говорит:
- Мне пора. Закончился срок изгнания, и падшего ангела снова требуют наверх.
Рябинкина растерянно молчит. До неё вдруг доходит, что это действительно всё – и больше ничего не будет. Ни разговоров, ни почти что семейных ужинов, ни такого, как оказалось, совершенно необходимого для жизни чувства быть нужной кому-то, о ком-то заботиться. И жизнь без него прежней не будет. Слёзы предательски вскипают на глазах.
Тогда он обнимает ладонями её щёки, стирая капли кончиками больших пальцев. Его руки начинают ласково оглаживать волосы, плечи, шею. Она прижимает одну к своему лицу, ловя губами длинные пальцы, и шепчет куда-то в широкую ладонь:
- Не хочу я так… из благодарности…
И тут же забывает свои слова. Потому что рука проскальзывает в волосы, захватывает их в кулак, запрокидывая ей голову, и горячие твёрдые губы заставляют заткнуться. «Надо же, а на вид такие пухлые, мягкие…» пролетает последняя мысль в кружащейся пустоте головы. И некогда даже подумать о невероятности происходящего, и невозможно уже контролировать собственное тело, которое в миг забывает о своей неидеальности и немодельности, выгибаясь навстречу прикосновениям, плавясь под ними. Пальцы, губы, жаркие толчки – вот что на данный момент управляет её вселенной…
- Давно хотел тебя спросить – зачем ты это делала?
- Что именно?
- Спасала меня. Зачем?
- Глупо же, да?
- Нет, не глупо. Но и смысла не имело. Я бы всё равно выжил. Погано было бы мне, конечно, но и помереть, как положено, я не могу по условиям моего существования. Не думаю, что ты этого не осознавала. Тогда зачем? Чего хотела добиться?
Она молчит. Её не обижают его слова. Потому что она понимает, что он и вправду не понимает. И она не знает, как ему объяснить.
- Мне ничего от тебя не нужно.
- Так не бывает.
- Точно, не бывает. Ты, как всегда, прав.
- Я так и думал. Осточертело уже – всегда быть правым… Так что?
- Что «что»?
- Не прикидывайся дурочкой, тебе не идёт... Что тебе от меня нужно? Я всё ещё много чего могу.
- Ммм… аттракцион невиданной щедрости… дай-ка подумать… А ты можешь быть?
- Кем?
- Просто быть. Быть, жить – кем, с кем, где … неважно. Лишь бы тебе было хорошо.
- И всё?
- И всё.
Снова тишина.
- Тогда и я спрошу – а ты зачем?
- Что именно?
- Ну… вот это, - она медленно проводит рукой по его обнажённому телу - гладкая кожа, упругие мышцы. - Зачем?
- Тебе было хорошо?
- Да.
- Значит, для этого.
- И всё?
- И всё.  

Рябинкина и дракон. Часть вторая

Неправда, что суицидники не попадают в рай. Попадают. Но не все. Только самые выдающиеся и талантливые и при определённых обстоятельствах. Вернее сказать – их туда забирают. Конечно, эти самые могли бы жить и жить, и применять на земле свои способности и таланты, но если решают уйти – это их выбор. И останавливать никто не будет - дадут следовать своему выбору. Вот только в Царствии Небесном не принято просто так разбрасываться теми ресурсами, что выдаются каждой душе при рождении. И ежели кому отмерено по полной, то будь добр – отработай. На том ли свете, на этом ли…
Ему суждено было стать гением математического анализа. С младых, буквально таки, ногтей он постиг величие математической Науки. С восторгом и трепетом душевным осознал тот факт, что подчиняет Она себе всё в этом мире – движение планет, физические процессы, химические реакции, политику, экономику, военные действия, поэзию, музыку, человеческие отношения. Всё. Абсолютно всё можно было описать формулами и цифрами. Вычислять эти формулы и закономерности было величайшим наслаждением. Ни секс, ни власть, ни деньги не давали такого наслаждения, потому что тоже подчинялись Науке. В какой-то миг он понял – ещё немного, и он сможет управлять вселенными. Но предвкушая этот процесс, он оставил его на потом, как гурман постепенно, смакуя, растягивает удовольствие, поглощая блюдо за блюдом, оставив напоследок восхитительнейший десерт. Расщёлкав, как орешки, все другие науки, перешёл он к познанию науки человеческих взаимоотношений. Это было посложнее…
- И в итоге оказалось, что человек ни фига не венец творения и не царь природы. Когда Владыка сказал – создаю тебя по образу и подобию своему, он льстил. Льстил человеку, давая ему шанс подняться до своего уровня. Ну и себе немного, как творцу... И эта лесть Владыки сыграла с людьми злую шутку, ибо появились неточности и допущения, которые, как известно, искажают результат. Любую эмоцию можно описать формулой. Любое противоречие в итоге оказывается вполне логичным. У любого следствия есть свои причины. И вот тогда становится очевидным, насколько лживы и неискренни люди. В зависимости от того, сколько в каждом тех неточностей и допущений. Математика настолько кристально честная вещь, что выявляет как под лупой всё ничтожество рода человеческого. Это правда. Противная, но от этого правдой она быть не перестаёт. А самое главное – она никому не нужна. Ни Владыке, потому что тогда ему придётся признать свою ошибку, ни, сопссно, самим его творениям. И знаешь, что я тогда с ней сделал, с этой правдой? Я её убил.
- Это как? – в миг, когда произнесенный шёпотом вопрос повисает в напряженной тишине комнаты, Рябинкина уже знает страшный ответ.
- Я убил себя. Спрыгнул с крыши. Всегда мечтал научиться летать, - он крутит головой, невесело усмехаясь и раздражённо дёргая плечом. – Вот теперь хожу с этими. Именно хожу. Мешают, сволочи, но летать… нет уж, увольте. Бойтесь мечт, ибо имеют свойство сбываться.
- Они что – бутафорские?
- Да нет. Самые настоящие.
- Красивые…
- Красивые? Пффф… Мне их не надо, понимаешь? Такие – не надо. Я раб этих крыльев, раб своего гения. В последний момент спасли, навесили вот это, заставили служить. Управляющий вселенной! А? Как тебе? Пропади оно всё пропадом…
- Почему ты мне это рассказываешь?
- Потому что на утро ты это забудешь… Всё, произошедшее сегодняшним вечером, покажется тебе сном. Потому что людям проще признать что-то, что не укладывается в рамки их сознания, как не имеющее место быть, чем поверить собственным органам чувств. Ибо то, что они называют мозгом, выносится ими за скобки, в то время как вот это, - он стучит кулаком по грудной клетке, - должно быть первичнее вот этого, - костяшками пальцев по лбу. – Людям вредно думать. А чувствовать они так и не научились.
Проснувшись поутру, она действительно забывает. Как очутилась в кровати, и когда он ушёл. Кажется, вот только что сидели, разговаривали – он рассказывает все эти невероятные вещи, и она почему-то верит… верит каждому слову. Не может врать человек, пусть даже он и ангел, когда у него такие глаза. Рябинкина сидит в своей постели и смеётся. Смеётся над своей наивностью – ведь в какой-то момент она вдруг позволила себе думать, что он останется. Смех вытесняется паникой – где он сейчас, что с ним…

***
А представь, что мы летим по небу.
Никого - лишь облака кругом.
Накормлю тебя амброзией как хлебом,
Напою нектаром - молоком.

Хочешь, крылья я твои разглажу?
И лопаток мрамор разомну,
Там, где крылья крепятся, помажу,
Из аптечки детский крем возьму.

Ты устал, измучился - я знаю.
Не такой, как все, и нрав - не мёд.
Всяк, кто хочет, крылья рвёт-сминает.
Кто не ангел, тот ведь не поймет.

Нарастить бы шкуру толстым слоем
Ровно метр – в бога душу мать!
Чтобы весом центнер иль поболе.
Только как потом с такой летать,

Крыльями ловить небес широты,
Забираясь выше, до черты…
Жизнь, она ведь, знаешь, не полеты,
А свобода падать с высоты.

Лебединый камень. Часть восьмая

Да где же она? Йож метался в поисках Лёли. Потом мысленно дал себе волшебного пенделя, замер, успокаиваясь, вслушиваясь, внюхиваясь. И решительно двинул в сторону огромного уродливого дерева в центре поляны. Он нашёл её там – в яме, над которой причудливо изогнулся сосновый корень. Это Хрустальный ручей, что весело звенел неподалёку, разливаясь по весне, понемногу вымывал почву из-под дерева. Лебедь тяжело дышала, но глаза её были открыты.
- Йооооож…
- Молчи, не трать силы.
Оббежал сосну, нашел сломанную сосновую ветку – то, что надо, широкая, разлапистая. Подтащил, стал подпихивать под Лёлю. Она кое-как ворочалась с боку на бок, стараясь ему помочь. Сцепив зубы, поволок её из ямы к ручью. Вода должна была её поддержать, а ему нужно было время, чтобы отыскать то, зачем сюда пришёл – ту самую синьярттаву.

***
- Господин… - тихонько окликнули от двери кабинета. Стоявший у окна высокий широкоплечий мужчина медленно обернулся. Казалось, он только-только вошел в средний возраст, но заглянув в провалы обманчиво-спокойных серых глаз, невольно хотелось накинуть если не пару сотен, то несколько десятков лет точно.
- Господин, кажется, срок подошёл…
Мужчина сделал к двери несколько широких решительных шагов и рывком распахнул дверь, впуская своего помощника.
- Ты уверен? Мне надо ещё немного времени, чтобы закончить все приготовления…
- Господин, не стоит, не надо… Вы уже два раза продлевали ей жизнь, не мучайте её. Природа все равно своё возьмет…
- Но… Как же так? Как так-то?
Помощник невольно отвёл глаза. Впервые ему случилось видеть своего господина таким растерянным. Он повелевал природными стихиями и людьми, в любой ситуации излучал силу и уверенность, мгновенно принимал решения и никогда не колебался. Смерть первой любимой жены, кровопролитные конфликты с соседними государствами, в которых он участвовал наравне со своим братом-королём, многолетний неусыпный контроль над уровнем магической защиты целой страны – ничто не могло заставить этого человека выглядеть таким потерянным.
Но этот миг прошёл, как будто его и не было. Господин взмахнул плащом, накидывая его себе на плечи, шагнул за дверь и все тем же решительным твёрдым шагом отправился в парк. Только немного быстрее, чем обычно. Почти бегом.
В парке был пруд, на берегу стоял нарядный домик. Небольшой, почти игрушечный. Такие ставят иногда на детских площадках. Опустившись на колени у входа, он по пояс нырнул в домик, а выбрался из него, бережно держа на руках белую птицу.
Сел на траву возле домика, накрыл её полой плаща. Аккуратно приподнял одной ладонью голову, которую уже не держала когда-то крепкая длинная шея, кончиками пальцев другой руки легонько провёл по потемневшему от времени носу.
- Лёля… Лёлечка… - позвал шёпотом.
Лебедь вздрогнула, чуть приоткрыла глаза. Попыталась приподнять голову, но в изнеможении снова уронила её на широкую мужскую ладонь. Пальцы продолжали нежно перебирать жиденькие изжелта-белые, как застиранное бельё, пёрышки на макушке и тихонечко гладить нос. Струйки воздуха из дырочек носа были совсем слабыми и редкими.

Лебединый камень. Часть пятая

Лёля не могла понять, почему она так странно лежит. На боку, неловко подвернув крыло.
- Рот открой, - возле клюва появился кусок бересты с загнутыми краями, на дне плескалась какая-то мутная жижа. Лёле пришлось изогнуть шею самым невероятным образом, чтобы из такого положения проглотить то, что протянул ей ёж. Жижа была жутко противная, Лёля закашлялась, заизвивалась на боку, пытаясь встать и высказать ежу всё, что она о нём думает.
- Лежи! – и ёж стал производить какие-то манипуляции над её лапками. Немного повозившись, он разрешил ей встать. Чудеса! Лёлины бедные исцарапанные, израненные за вчерашний день перепонки снова были целы и невредимы! Рядом лежали какие-то травы и обрывки широких листьев, которыми ёж, видимо, и заматывал больные лапы. Они, не мешкая, отправились дальше, стараясь поскорее выбраться из пугающего неприятными сюрпризами леса. Лапки легко пружинили, целебный отвар вернул Лёле силы и бодрость.
- Йооож… ты… ты просто волшебник какой-то!
Он, довольный, ухмыльнулся:
- Не какой-то, а самый настоящий. Я все травы знаю – какие полезные, какие ядовитые. Ядовитые, кстати, тоже бывают полезные. Если их пить по чуть-чуть. А вот ты волшебница какая-то или настоящая? Такое ночью творила! Если бы не ты, мы замёрзли бы нафиг!
- Откуда он вообще взялся, этот туман? Лето ж вот только закончилось, а тут такой мороз!
- Ну, это Тёмный лес, здесь всякое бывает… Мне вот интересно, как ты его ликвидировала.
- Ливди… чего? Ничего я не ливки… ликви… ридировала. Я просто пела. Песню.
- Песню? Скажи еще – Лебединую! – Йож нервно хохотнул, до последнего надеясь, что это не так.
- Я так-то лебедь, если ты не знаешь, - съехидничала Лёля. – Значит, и песня – лебединая.
- Что ты лебедь, я знаю. А еще я знаю, что песню эту, Лебединую, один раз в жизни спеть можно. Спеть и сделать то, о чем в песне поётся. А ежели ее в другой ситуации спеть, то пару свою либо потеряешь, если она у тебя была, либо не найдешь, если не было. Так ведь?
- Ну, так…
- Так какого… ты петь-то ее стала, шансоньетка ты перьевая?
- Йооож… ну не сердись, пожалуйста, ну чего ты ругаешься? – она растерянно заглядывала ему в глаза. – Так получилось, оно само как-то… Так бывает… когда опасность или беда какая на пороге… Понимаешь? Песню поют тогда те, у кого пары нет. Ну да, потом так и живут одни, зато спасение приходит. Ну и не найду никого, подумаешь… Я же в принцессу обратно расколдуюсь, и всё! И правила лебединые не будут на меня действовать! Наверное…
- Да не сержусь я, Лёля, не сержусь! Что сделала, то сделала... Пошли, надо уже выбираться отсюда, пока не стемнело… в принцессу она расколдуется…
С последними лучами заходящего солнца они вырвались из плена Тёмного леса, который изрядно покружил их среди деревьев, не желая отпускать по-хорошему. Отойдя, насколько могли подальше, они уснули.  

Плыли долго, почти целый день. Иногда выходили на бережок, чтобы отдохнуть. Лёле размяться, а ежу полежать на травке. Как оказалось – Йож ни разу не моряк, и его сильно укачивало. В том месте, где решили устроиться на ночлег, Тёмный лес уже вплотную подходил к берегу, но в сам лес после заката солнца не стали соваться. Про Тёмный лес ходило много нехороших слухов. Йож бывал там и раньше, но далеко заходить не приходилось. Расположились так, чтобы Лёля была в низинке, поближе к воде, а ёж повыше, посуше. Лебедь вертелась, шуршала, никак не могла угомониться, потом притихла, повздыхала и тихонечко позвала:
- Йооож… Йожиииик…
Тот, уже засыпая, высунул из-под колючек кончик носа:
- Какой я тебе Йожик? Ты еще скажи – Йожичка.
- Ой, а так можно?
- Нет!
Ему показалось, или Лёля в самом деле хихикнула?
- Ну, чего тебе?
- Почему ты пошёл со мной? Только не говори, что тебе в ту же сторону надо. И вообще – разве ежи ходят поодиночке? Где твоя ежиха, ежата?
- Лёля, а вариант – я захотел тебе помочь – ты не рассматриваешь? – Йож сделал вид, что пропустил мимо остреньких своих ушей последние вопросы.
- Может и захотел… только мне показалось, что ты и раньше про Лебединый камень слышал, и дорогу до него знаешь… - лебедь вытянула шею и внимательно посмотрела на ежа.
«Ммм… а она не дура. Хоть и блондинка».
- Давай не сейчас, что-то меня рубит, укачало что ли… - он думал, она начнет настаивать, но Лёля молчала и лишь смотрела все так же внимательно и чуть печально.
- Можно мне твой нос потрогать? – выпалил он вдруг неожиданно даже для самого себя и совсем уж неожиданно смутился. В лёлиных глазах заплясали смешинки, и она положила голову рядом с ним. Йож осторожным легким движением коснулся чёрного кончика, провел лапкой выше, по красному. Нос был твёрдый и вовсе не холодный, лишь чуточку прохладный. Гладкий, как лакированный. Из двух маленьких дырочек он ритмично выпускал тоненькие воздушные струйки. Над носом был смешной нарост, тоже чёрный, как и кончик. Лебедь прикрыла глаза, словно ей нравилось. А может, и вправду – нравилось. Струйки воздуха стали тоньше, реже, она будто засыпала. А ежиные лапки тихонько трогали невесомые пёрышки на макушке, он начал что-то тихонько нашёптывать себе под нос…
Где-то гулко ухнула сова. Йож отпрянул, Лёля, все так же молча, утянула голову вниз, и вскоре оба спали.  

Лебединый камень. Часть первая

- И ты тоже врёшь. Лебеди своих никогда не теряют. Вылезай и рассказывай.
- С чего это я вдруг буду тебе рассказывать, мы даже не знакомы! – голова вынырнула, перья на ней встопорщились в самом искреннем возмущении.
- А что ж ты тогда меня из реки вытащила, незнакомого?
Лебедь отвернулась.
- Ну ок. Я – Йож. Просто Йож. Тебя как зовут?
Хитренько блеснув глазками, она проклокотала что-то очень длинное и непонятное.
- Ага, понял. Будешь Лёля.
- С чего это вдруг?
- Я сказал.
- Ну и пусть. Мне нравится – Лёёёляяя…
- Так вот, Лёля, солнце давно село, спать хочется, быстренько рассказывай и будем укладываться.
- Вот чего ты командуешшшшь? – Лёля явно оттягивала рассказ.
- Рассказывай.
Они уселись, подобрав под себя лапы, на сухую кучу листьев и травы, скорей всего бывшую когда-то гнездом большой птицы.
Лёля покрутила головой, склонила ее набок и произнесла тихо и торжественно:
- Я – заколдованная принцесса.
«Нифуя себе, сказал я себе», - мысленно присвистнул Йож, но не подал и виду, что удивлен, чтобы это белобрысое создание перестало, наконец, выпендриваться и уже поведало свою историю.
Поняв, что фурора не произвела, Лёля начала говорить…
…она всегда отличалась от своих сестёр и братьев. Была гораздо меньше их всех, часто отсиживалась одна где-нибудь в камышах, мечтая о непонятном и забывая, что надо учиться плавать, летать и добывать еду. Когда мама или старшие братья-сёстры отыскивали её и заставляли присоединиться к компании мелких, у неё всё выходило не так, неловко, смешно… Над ней потешались, она не обижалась, честно старалась всему научиться. Спустя какое-то время вдруг обнаружилось, что она почти не может летать. Размах крыльев у взрослых лебедей бывает и под два с половиной метра, у лебедёнышей, конечно, поменьше, но лёлины крылья оказались совсем небольшими, поднимали невысоко и не могли нести на дальние расстояния. Тогда она окончательно стала сторониться сородичей, проводя время в одиночестве. А потом в камышах родного озера встретила старого Селезня, который сумел разговорить её. Селезень знал очень много сказок и историй. Неизвестно, услышал он их в дальних перелетах или придумывал сам, но Лёлю так захватил этот мир полуреальных событий, что она буквально заглядывала Селезню в клюв. Однажды он поведал ей историю о Лебединой принцессе и Лебедином камне. Историю о том, как в стаю лебедей попала заколдованная принцесса. Она не была настоящим лебедем, и потому казалась неуклюжей, бестолковой и к тому же не умела летать. И для того, чтобы расколдоваться, ей нужно было попасть к Лебединому камню, исполняющему желания. Бывало, что и другие принцессы попадали в лебединые стаи. Тогда Лёля подумала и решила, что она и есть та самая заколдованная принцесса. И что ей позарез нужно добраться до Лебединого камня, чтобы из лебедя обратно стать принцессой.
- Вот я что-то не догоняю, ты совсем больная или так, прикидываешься? Ты что, не понимаешь, что ни до какого камня ты не доберёшься, он хрен знает где находится! Только загнёшься по дороге, идиотка водоплавающая! – Йож даже не заметил, что начал кричать, так его возмутили дурацкие фантазии глупой птицы.
- Это ты не понимаешь! – Лёля тоже начала кричать. - Им улетать уже скоро! На зимовку! В тёплые края! А они не полетят… из-за меня не полетят… - закончила она почти шёпотом.
И оба замолчали.

Рыцарь и Пастушка. История пятая. Потери и находки

- Тетушка, тетушка! Скорей расскажите, чем закончилась история Рыцаря и Пастушки!
- Нууу… Они жили долго и может быть даже счастливо.
- А! я так и знал! Они поженились!
- Нет, милый. Они жили долго и может быть даже счастливо, но каждый сам по себе.
- Но как же так? Как так-то, я не понимаю…
Тетушка улыбнулась и ничего не ответила. Устроилась поудобнее в своем кресле-качалке, вытянув к очагу начавшую ныть к непогоде ногу, достала откуда-то из складок юбки флейту и тихонечко заиграла. И от мелодии этой на душе становилось тепло и немножечко тоскливо…
Потому что каждому известно – рыцари никогда не влюбляются  в пастушек.

P. S.
Но мне сказали, что возможен и другой вариант -
Жаль, что в жизни так случается редко. Но случается... потому что каждому известно - если верить в сказку, она рано или поздно становится реальностью. Капризной, и не всегда такой, как верилось, но от того не менее живой...

Рыцарь и Пастушка. История третья. Гусь в яблоках

Рыцарь был большой затейник и экспериментатор.
И нечего там хихикать! Наша история вовсе не эротичная, а совсем даже наоборот – романтично-приличная. Хотя - между нами, но только т-сссс  - экспериментировал Рыцарь в самих разных областях, в том числе и…впрочем, не будем перечислять.
К  тому же нас ждет история. Та, что прилично-романтичная.
Из очередного боевого похода Рыцарь привез несколько кожаных мешочков какой-то трухи и деревянную штучку, изогнутую буквой зю, узкую с одного конца и с небольшой чашечкой с другого. Надо было запихать труху в широкий конец, поджечь ее, а другой стороной поднести ко рту, втягивая дым и выдыхая его обратно. Называлось сие действо – «курить трубку». Он даже дал Пастушке попробовать покурить эту трубку. Ужасно драло нос, горло и вообще было фу. Но Пастушке нравился горьковатый запах табачного дыма и Рыцарь, курящий трубку. Он затягивался, пускал колечками дым, а между затяжками рассказывал Пастушке о дальних странах, в которых ему довелось побывать. Пастушка слушала, раскрыв рот. Ей очень хотелось увидеть другие земли. Но она не бывала даже по ту сторону реки, где стоял столичный город. Только в соседнем большом селе на рынке. Однажды она робко высказала Рыцарю свою мечту. Он внимательно посмотрел на неё, пыхнул трубкой, поцарапал небритый подбородок и сказал:
– Какие твои годы.
Пастушка покачала головой:
– Если только вдруг крылья вырастут…
Вскоре Рыцарь снова отправился в поход. А спустя всего пару дней в деревеньку пришла беда. Неподалеку в горах объявился Дракон. Их не бывало в этих краях так давно, что люди стали считать драконов легендой. Но он был. Совсем настоящий. С огромной мордой и клыками, с белой чешуей и хвостом, с крыльями и гребнем на спине. Он прилетел на восходе солнца, продемонстрировал огонь из пасти и уселся ждать положенной ему по традиции хорошенькой девушки. Но всех хорошеньких девушек матери заранее спрятали, и к Дракону вышли только тетушки, старухи и Пастушка. Дракон мотнул тяжелой рогатой башкой в сторону Пастушки и на бреющем полете отправился к горам. Пастушка поковыляла следом, от страха не разбирая дороги. Дракон приземлился за высокой скалой, поджидая. Когда Пастушка подошла, он опять мотнул головой куда-то себе за спину. А потом ловко подтянул её к себе кончиком огромного белого кожистого крыла. Не совсем понимая, то ли она делает, Пастушка все же  стала карабкаться на драконью спину. Она соскальзывала, но крыло поддерживало ее, подталкивая всё выше и выше.  Пока Пастушка не распласталась на спине - там, где шея переходит в туловище. Дракон был тёплый, даже горячий. Его чешуя, крупная, атласная, отливала платиной под лучами солнца.
Дракон расправил крылья, попружинил на лапах и стал медленно подниматься в небо. Пастушка ахнула, зажмурила глаза и что есть силы вцепилась в крепкую драконью шею.


Навстречу бил ветер, косынка давно слетела, кудри растрепались и лезли в лицо. Пастушка осторожно приоткрыла глаза и забыла дышать от восторга. Вся земля развернулась перед ней. Горные склоны, покрытые лесами. Деревни, замки, города. Реки, рощи, холмы. Развалины древних строений. Сердце рвалось из груди от необъятной красоты и полета.
Они летали долго. Солнце уже начало клонится к закату, когда Дракон спустился на поляну в лесу рядом с деревней. Пастушка скатилась по крылу, как по трапу. Ноги подгибались, земля норовила ускользнуть из-под них, и очень хотелось есть. Она нашарила в кармане фартука яблоко. Потом посмотрела на Дракона и протянула яблоко ему. Он скосил на неё странно знакомые серые глаза, аккуратно, как лошадь, снял с ладони яблоко и совершенно по-лошадиному фыркнул, выпустив ей прямо в лицо струйку дыма.


Уже засыпая в своей постели, Пастушка никак не могла избавиться от ощущения, что дым из пасти Дракона пах, как дым курительной трубки Рыцаря.                                          
А перед глазами всё плыли прекрасные картины земных просторов, и кровать под ней качалась, продолжая полёт.
Потому что каждому известно – даже рождённый ползать может хотя бы раз в жизни обрести крылья.

P. S.
У меня есть крылья, четыре лапы,
Мощный хвост толщиной с колонну.
Когти есть, чтоб добычу хапать.
Подойди ко мне, я тебя не трону.
Я не буду делать из тебя жаркое.
И сырой на утро есть не стану.
Посмотри – над нами небо какое!
А внизу какие города и страны!
Крылья одолжу тебе на время,
Чтоб узнала ты – небеса просторны.
Мы такие твари, драконье племя,
Только с теми дружим, кто нас достойны.
Долго будут сниться потом полёты,
В кровь вольются твою навечно
Шорох крыльев, запах кожи и пота
И на морде глаза мои человечьи.

Рыцарь и Пастушка. История первая. Береги себя

Законы жанра таковы, что у рыцаря должна быть дама сердца.
Поэтому Рыцарь влюбился.
Нет, не в Пастушку, конечно. Наш жанр не сказка, а суровая действительность. Рыцарь влюбился в Принцессу, как и положено. Принцесса была очень принцессная. Хорошенькая, изящная, обучена языкам и разным искусствам, чуть взбалмошная. Вокруг неё хороводом кружились поклонники – герцоги, банкиры, короли. Да мы в женихах как в сору роемсси - любила говаривать её маменька. Рыцарь вломился в это изысканное общество, как русские в Париж в 1814 году, ошеломив Принцессу своим напором.
Да и сам он был ошеломлён не меньше…
Принцесса никак не могла решиться. Сначала она говорила – дадада. А потом – нетнетнет. Но чаще – данетданет и можетбыть.
И Рыцарь то взмывал под небеса, расправляя крылья, то с размаху летел на дно пропасти.
Встречая Пастушку, рассказывал ей про взлёты и падения. Она ахала, кивала головой и всплёскивала руками, вместе с ним огорчаясь и радуясь. Ей очень хотелось, чтобы он перестал уже быть Рыцарем Печального образа, а стал просто счастливым молодым человеком.  Всё будет хорошо - каждый раз повторяла она ему. Ведь, право, разве можно не влюбиться в такого замечательного Рыцаря?
Наконец Принцесса перестала ошеломляться и сделала свой выбор.
Она выбрала чужого Короля. Чужого, потому что у Короля уже были и королева, и маленькая королевишна. Но Принцесса отчаянно делала вид, что это ничего не значит, и старательно доказывала всем, что у них с Королем любовь. Вот же ж дурища… - подумала Пастушка. Но глядя в слепое опрокинутое лицо Рыцаря, промолчала.


  …Рыцарь метался, не находя себе места, и всё валилось у него из рук.
Тогда, навьючив коня переметными сумками с самим необходимым, он отправился в горы.
- Поохочусь, - буркнул он в ответ на встревоженный взгляд Пастушки.
Там, на самой вершине высоченной горы, притулился маленький охотничий домик, построенный ещё его дедом. Крутая каменистая тропа вилась мимо редких кущ деревьев и огромных валунов.  
Прошел день. Два. Неделя… Рыцарь не появлялся. Пастушка переживала. Скучала. Потом попросила соседа сладить ей удобную и крепкую дорожную палку, оставила гусей на соседку и отправилась в путь.
Палка была хороша. То, что надо палка. Но разве могла она заменить собой хромающую ногу…  Пастушка утомилась уже на пятом повороте. А вершина горы даже и не думала  приближаться.
Пастушка присела отдохнуть на одинокий камень, немного поплакала, вздохнула и побрела обратно.
Ну и ладно - сказала она себе на следующее утро, перегоняя свое гусиное хозяйство на ближайшую к подножью горы лужайку – Буду ждать здесь. Сколько надо, столько и буду. Раз это единственная тропа, то он обязательно тут пройдёт.
Потому что каждому известно – какой бы высокой не была гора, а начинается она с подножья.