Мы продолжаем публиковать материалы, пришедшие на конкурс «Моя родословная» или «Бессмертный полк в семейных летописях», объявленный Фондом возрождения национальных традиций «Новый век» совместно с Союзом женских сил.
Подробнее о конкурсе https://союзженскихсил.рф/news/actions/9661/
Война 1941-1945 годов оборвала мирную жизнь советских людей. Из деревни Строгино и села Троице-Лыково мужчины призывного и непризывного возраста ушли на фронт, но не все вернулись домой.
На колхозных полях, защищая московское небо, с 22 июня 1941 года до окончания войны, располагались зенитки 251 зенитного артполка. В книге подробно описывается боевая жизнь подразделений.
Работая в архиве Министерства обороны РФ, удалось установить, на каких фронтах воевали местные жители. Их подвиги навечно останутся в нашей памяти.
Книга построена на контрасте: каким было Строгино до войны, как изменился край после.
После окончания войны прошло 75 лет и району Строгино 40 лет. Насколько изменился за эти годы наш строгинский край и район, представлено в этой книге. Большой раздел посвящён воспоминаниям ветеранов Великой Отечественной войны, которые жили и живут в Строгино. Их рассказы в течение нескольких лет собирали участники ЛИТО «Строгино».
Чтобы любить и беречь малую Родину, гордиться и ценить вклад всех предшествующих поколений, надо хорошо знать историю своего края.
УЧАСТНИКИ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
жители послевоенного района СТРОГИНО
АКИШИНА ИРИНА ВЛАДИМИРОВНА
Воздушная разведка
Вероятно, всё-таки трудно сейчас представить, как всё это было в блокаду. Нет электричества, нет воды, туалетов нет, ничего нет. На улице минус 42 градуса, в доме минус 40. Можно было добыть маленькую буржуйку из консервной жести за 250 грамм хлеба, то есть два дня вообще ничего не есть. На такой «печке» можно было вскипятить кружку воды. А топили чем? Книгами, в основном. Можно было топить мебелью, но не было сил разломать её на дрова. И вот этот ежедневный кусочек хлеба, эти 125 грамм, мы разламывали на три части, крошили в кипяток, это и был завтрак, обед и ужин. Все понимали, если съесть весь кусок хлеба сразу, можно умереть. Да, были карточки. На них полагались 150 г крупы, 50 г сахара, 50 г масла и 30 г мяса, всё это на месяц.
Но далеко не всегда карточки отоваривались. Машины, которые везли нам продукты по Ладоге, уходили под лёд каждая десятая, а иногда и каждая пятая. Фашисты бомбили с самолётов. Героические шофёры этих грузовиков даже не садились на сиденья, ехали с открытой дверью, часто, стоя на подножке. Через три месяца норму продуктов удвоили, но эта норма не спасала от истощения. Чтобы получить карточку на продукты, надо было сначала получить справку от врача, что ты ещё жива. И врачи предрекали мне не больше двух недель жизни. А я думаю, нет, я буду жить. Те, кто ложился в бессилии, распухали и умирали. Мы же сохли, но всё равно вставали и двигались. Надо было карабкаться по жизни.
Когда умерла моя мама, уже было получено известие о гибели старшего брата- моряка, в последнем письме он писал: «Мы направляемся на прорыв, не знаю, что будет». А второй пропал без вести, у него была бронь от завода, но он добровольно ушёл в народное ополчение. Мама так и осталась лежать в комнате, мы даже не думали её хоронить, не было сил. Вся улица вдоль домов была усеяна трупами, в подъездах, на лестницах, возле домов, вокруг проруби, куда ходили за водой, лежали трупы людей, обессилевших от голода и холода. Вскоре умерла и тётя. В другой комнате. Я так жила зиму. Похоронили их только в марте. Началась оттепель, приехали солдаты, погрузили трупы на машины как дрова, и свезли на братские могилы на Пискарёвку. Сейчас мы с внуком каждый год приезжаем в мой родной Ленинград, но только летом. Однажды поехали зимой: я не смогла там находиться. Иду по улице, а перед глазами стоят санки с трупами людей, снег, холод, везде трупы. Не смогла… Страшно было? Конечно, страшно. Просто ты знаешь, что выхода нет. Хоть ты бойся, хоть ты не бойся. Нет, мы не плакали. Слёзы пришли потом, после войны. До сих пор мне снится война и блокада.
Жуткий холод и голод, это ещё не всё. Постоянные бомбёжки, мы уже привыкли к ним. Если дом разбомбили, а люди остались живы, это не страшно. Полно было пустующих комнат в соседних домах. Целые дома стояли мертвые. Управдом переселял без всяких проблем. У нас ведь было 3 миллиона населения, а после блокады нас осталось один миллион двести тысяч.
Могли тогда события развиваться по-другому? Ведь эвакуироваться могли все, кто не работал на оборонном заводе. Остались добровольно. С немецких самолётов бросали листовки: «Сдавайтесь, иначе вы все помрёте. Мы вам гарантируем сытую жизнь». И ведь никто не сдался. Мальчишки на Кировском заводе делали бомбы для фронта. Они под ноги ящики подставляли, чтобы до станка дотянуться. И там же, на заводе ночевали, потому что транспорт не ходил, а сил не было дойти до дома.
На стенах домов висели плакаты, ободряющие и сплачивающие мужественных жителей Ленинграда:
Все силы на защиту родного города!
Ленинград врагу не отдадим, чести своей не опозорим!
Люди ходили по улице как тени, но не отрешённые, напротив, помогали друг другу, как могли. Самое главное было не упасть на улице. Если упадёшь, уже не встанешь. И вот, если на твоих глазах кто-то падал, те, кто были рядом, подходили несколько человек и подтаскивали его к какой-нибудь опоре, к столбу, к стене, а дальше он сам. Не бросали людей. Молодые ходили по домам. Заходят, вот лежит женщина, а на груди ребёнок, ещё живой. Детей брали в детские дома. Это всё было. Хаоса-то не было. Дома все открыты. И картины там, и драгоценности. Но случаев мародёрства было немного. Деньги не ходили. Только за хлеб можно было купить и печку, и солидол для коптилки. Такая банка с солидолом и шерстяной ниточкой. Но в основном жили без света.
Когда объявили набор в школу радистов, я уже осталась совсем одна. Я пошла туда с радостью. К этому моменту, а было это осенью 42-го года, я весила 38 кг в свои 18 лет, передвигалась с палочкой. Начальник посмотрел на меня и спросил:
- А ты сможешь учиться?
- Конечно, – ответила я.
Так я осталась жива. Будущих специалистов хоть как-то кормили. Через восемь месяцев я стала радистом первого класса. Нас готовили к партизанским отрядам. Но тут приехали с Балтийского флота, им нужно было десять радистов. Что такое радист первого класса? Это значит, я должна была не только передавать текст, но и принимать азбуку Морзе на слух 140 слов в минуту. Меня выбрали в числе этих десяти человек. К этому времени уже дом, в котором я жила, разбомбили. Так я второй раз избежала смерти.
Я стала краснофлотцем Балтийского флота. Отряд, где мы трудились, назывался Редут 63. Это секретная установка: машина, на которой установлен мини-радар. Шесть радистов, работающих непрерывно по сменам, не отводя глаз от экрана, техники, санинструктор и отряд автоматчиков, которые нас охраняли, следили, чтобы нас не застали врасплох. Мини-радар засекал самолёты в радиусе 360 километров. Когда мы замечали вражеский самолёт на экране, надо было срочно передать его координаты с одной стороны лётчикам, с другой зенитчикам. Начиналась охота за ним. Если по нашим данным сбивали самолёт, то нам на машине рисовали красную звёздочку. В результате нашей воздушной разведки было сбито 8 немецких самолётов. У немцев таких установок не было. Естественно, они прилагали немало усилий, чтобы нас обезвредить. И хотели взять в плен саму установку, как образец уникальной военной техники. Не раз высаживался вражеский десант, но всякий раз наши автоматчики отбивались. Были раненые, но убитых не было. Мы шли по Прибалтике (освобождали Ригу, Таллин), дошли до Кёнигсберга.
Почти параллельно с нами шла 135-я бригада Краснознамённого Балтийского Флота. У них было всё вооружение, кроме танков. Чего же мы только не насмотрелись на освобождаемых территориях. В Латвии был лагерь наших военнопленных. Тех, кто остался жив, мы выносили на носилках. Мужчины весили по 40 килограмм. Фашисты морили голодом пленных. Однажды догнали колонну стариков. Немцы вывезли дом престарелых (зачем они им? Для опытов, конечно), а потом, когда мы наступали, бросили их. И вот они, бедные, шли раздетые зимой, голодные. Мы им отдали, у кого, что было в запасе, гимнастёрки, шинели. Среди них шла молодая женщина, волосы распущены, ну, видно, что человек уже ненормальный. Мы спрашиваем, что с ней? А это была их медсестра. У неё был маленький ребёнок. Фашисты выхватили у неё из рук трёхлетнего малыша и на глазах у матери бросили под танк. Она сошла с ума, конечно. Много такого мы видели. Однажды на хуторе зашли в опустевший дом. Там девушка распята как Иисус Христос, прибита гвоздями. И записка: «так будет с каждой русской собакой».
Латышей и эстонцев немцы не трогали. Им нужны были союзники на прилегающих к России территориях. Обещания свободы и мира нашли отклик у прибалтийских народов.
Во-первых, они поверили немцам, потому что те не зверствовали с ними так, как с русскими, это близкая им по духу нация, и немцам надо было создавать свой тыл. А во-вторых, распустили колхозы, которые мы им навязывали. Это была, конечно, наша ошибка. Нельзя было проводить у них коллективизацию. Они совсем другие. Никогда не жили общиной. У них хутора в 2-3 километрах друг от друга. Когда хотят, встречаются, когда не хотят, не встречаются друг с другом. Если тебя не позвали, ты в гости не придёшь. А мы их в колхоз. Да ещё отбирали коров, у кого их было больше двух. Да, ошибок у нас было много. Хоть и наивно было думать, будто Гитлер даст им процветание, но они хотели так думать. Волк ещё не снял овечью шкуру. А им, видимо, всё равно при каком режиме жить, лишь бы был кусок хлеба.
Раз мы стояли на хуторе. К нам ходила эстонка, меняла крупу, какая у нас оставалась, на молоко. Мы нормально общались. И однажды, я сама пошла к ним за молоком. Они спросили, одна ли я, и закрыли ворота. А забор два метра высотой из сплошного тёса. Ну, думаю, всё, конец мне. Они меня не выпускают, шепчутся между собой. Тут подоспел Николай с группой автоматчиков. (Там, на фронте, мы с ним познакомились, а после войны поженились). Когда он узнал, где я, сразу забеспокоился. Приходит, спрашивает.
- А у нас никого нет – отвечают эстонцы.
- Ну, сейчас разнесём твой хутор.
- Ой, не надо, не надо, она вот здесь.
Отпустили. Если бы наши не пришли, они бы меня прикончили.
Да, много мы повидали, много испытали. Никто не сражался так до последнего дыхания, как наши солдаты. Матросов был не один такой, были тысячи таких случаев. Ведь мы защищали Родину. Немцы так не воевали. Они сразу сдавались, попав в окружение: «Гитлер капут, Гитлер капут». Однажды, навстречу нам шла колонна военнопленных немцев под Кёнигсбергом. Колонна растянулась километра на три, а охраняли её всего четыре наших автоматчика. Им же, немцам, всё равно некуда бежать, они на чужой земле. А наши нет, наши сражались до последнего. И если бы не мы, никто бы не разгромил германскую империю. Америка помогала, но и тайно прятала всех этих фашистских генералов. Испокон века она вела двойную политику. Это известно.
Бессмертный полк в семейных летописях: история братьев Диденко
Бессмертный полк в семейных летописях: маршал бронетанковых войск Павел Ротмистров
Бессмертный полк в семейных летописях: военная династия Рябухиных
